ПОДОБИЯ

    Теодору Ганнону
       Поднялись ткани, и близились ко мне одно за другим чудеса красоты, теснившиеся за завесой.
       Тепловатой дымкой заструились умирающие испарения гелиотропа и ириса, вербены и резеды и овеяли меня причудливо жалобными чарами туманных осенних небес, фосфорической белизною полнолуний, чарами женщин с неуловимым обликом, с колышущимися очертаниями, с волосами пепельно-белокурыми, с розовой кожей, отливающей голубизной гортензии, в рдеющих многоцветными потухающими отблесками одеждах, -- близились, источая потоки благовоний, и претворялись в скорбные краски старых шелков, в умиротворенные, словно заглушённые запахи забытых пудр, которые долгие годы лежат где-нибудь взаперти, в темном ящике пузатого комода.
       Но рассеялось видение, и брызнули изысканные ароматы бергамота и франжипана, чайной розы и шипра, марешаля и сена, рассыпанного то здесь, то там и, подобно сладострастному мазку Фрагонара, ронявшего розовые лепестки в утонченно приторную гармонию, -- ароматы нарядные, влюбленные, с волосами, напудренными снегом, с ласкающими и задорными глазами, великое смешение лазурных тонов с персиковым цветом, -- и все понемногу растаяли, испарились бесследно.
       На смену марешалю, сену, гелиотропу, ирису -- всей радуге оттенков любострастных или утишающих, явились тона более яркие, краски дерзостные, запахи сильные: сандал, гавана, магнолия -- благовония креолок и африканок.
       После прозрачных эфиров, лазурного дыхания, ароматов ласковых и дремотных, после слабеющих роз и умирающей синевы, после спаянных красок и тропических возлияний яростно откликнулись докучные шумы черни: давящая охра, тяжесть густой зелени, каштановые глуби, серые печали, голубоватая чернота сланцев. Блаженно радостные, хохотали во все горло тяжкие истечения чуберника, гиацинтов, портулака, с хохотом раскрывая свой облик, пошло-красивый, с черными, напомаженными волосами, с нарумяненными и набеленными щеками, в одежде, беспощадно ниспадающей, облекающей дряблые, полные тела. Опустились призрачные явления, зачатые кошмары, навязчивые привидения рисовались на кипучем фоне, на фоне сернистом, серо-зеленом, утопали в фисташковых сумерках, в фосфорической синеве; выплывали безумства, прекрасные и поблекшие, погружая свои необычные прелести в мглистую фиолетовую скорбь, в жгучее оранжевое пламя. Женщины истерзанного образа, Эдгара По и Бодлера, мерцали с жестоко кровавыми губами, с глазами, запечатлевшими огнь тоски, раскрытыми в сверхчеловеческих восторгах. Горгоны, Титаниды, женщины сверхземные струили незнаемые ароматы со своих пышных одежд, дыхания томные и яростные, сжимающие виски сильнее конопляных паров, смущающие и опрокидывающие разум, -- лики великого современного мастера Эжена Делакруа.
       Исчезли своим чередом эти зовы из иного мира, эти бушующие пожары и сумеречные отзвуки, и заблистала радуга красок, чудесных, неслыханных.
       Хлынул искрометный пурпур, загремели запахи, десятикратно сгущенные, доведенные до наивысшей остроты, и показалось в рамке врат торжественное шествие. Девы развернули на своих пышных нарядах всю фугу, все великолепие, все восторги красного, начиная с кроваво-алой камеди до синеющей настурции, до ослепительно надменных сатурнов и киноварей. Всю роскошь, всю лучистость, весь блеск желтого, от бледных хромов до гуммигута, до болотной желтизны, до кадмия и золотистой охры, и приблизились, с телом влекущим и пурпуроподобным, с рыжими волосами, усыпанными золотой пудрой, с губами ненасытными и горящими глазами, обжигали яростным дыханием пачули и амбры, муската и опопонакса, дыханием страшным, сжимали удушливой тяжестью теплицы, разражаясь бурями, воплями аутодафе, раскаленностью красного и желтого, пожарами красок, благовоний.
       Все рассыпалось, и явились тогда и слились предо мною в долгом поцелуе первозданные цвета -- желтый, красный, голубой, изначальные ароматы сложных запахов -- мускат, тубероза, амбра.
       Ослабевали тона, и запахи умирали на устах, сливающихся с устами. Подобно возрождающемуся из пепла фениксу, оживали они в новых формах, в форме красок многоцветных, благоуханий производных.
       Оранжевым сменились цвета красный и желтый, зеленым -- желтый и голубой, фиолетовым -- голубой и красный. Вслед им явилась бесцветность черного и белого, из сплетающихся объятий которых грузно вывалился серый цвет -- тучный увалень, ограненный мимолетным поцелуем голубого, утончившего его в грезящую сидализку -- в жемчужный колорит.
       Подобно тонам, сливающимся и разновидно возрождающимся, эссенции мешались, утрачивали свою особую природу и, смотря по пылу или томленью своих ласк, перевоплощались в многочисленных или простых потомков: марешаль возносился из муската амбры, туберозы, жасмина, померанца и акации. Франжипан источался бергамотом и ванилью, шафраном и бальзамами амбры и муската. Жокей-клуб рождался из смешения туберозы с померанцем, муслина с ирисом, меда и лаванды.
       И еще... и еще... оттенки сиреневые, сернистые, бледно-каштановые и искристо-розовые, китайско-лаковые, кобальтово-зеленые. И еще... и еще... букет, муслин, нардовое миро -- вспыхивали и курились без конца, прозрачные, слитные, нежные, тяжелые.
       Я проснулся -- все исчезло. Лишь в ногах у меня на постели Икария моя кошка подняла правую лапу и розовым языком вылизывала свою рыжешерстную одежду.